[hoghouse]

Собственно, тексты. Мне страшно и стыдно, поэтому я не стала перечитывать их)

Габен/Гексли. "Вставай-вставай-вставай, там же солнышко!", "Мое солнце всегда рядом на диване, а теперь отстань, я сплю".

На улице было холодно и снежно. Стояла типичная весенняя погода. Соседних домов не было видно из-за метели, и даже горячие батареи не спасали от морозов.
Кому-то в холода нужно больше есть, кому-то тепло одеваться, а наш Габен предпочитал как можно больше спать.
Сейчас он лежал, растянувшись на кровати, выставив одну ногу из-под одеяла. Он говорил, что это для терморегуляции. И одной рукой умилительно обнимал плюшевого медведя. С медведем спал Гексли, который сейчас бродил по квартире в поисках чего-нибудь интересного.
Вернувшись в комнату, Гексли заметил, что в ней стало как-то очень светло. Свет он не включал, спящий Габен светиться не мог, значит…
- Вставай-вставай-вставай! Там же солнышко! – Гексли радостно скакал по комнате, продвигаясь в направлении кровати.
Габен лениво приоткрыл один глаз. Глянул на сияющего Гексли. Другим глазом (его он тоже уже открыл) – за окно, на солнце, первый раз в этом году осчастливившее простых смертных своим присутствием. «Середина марта, пора бы уже» - отметил он про себя.
- Мое солнце рядом, на кровати. – присевший на край кровати Гексли скромно потупил взгляд, смущенно улыбнувшись, - А теперь отстань, я сплю.
Габен крепче обнял медведя, перевернулся на другой бок и засопел. Гексли насупился, поглядывая на солнце-медведя. «Интересно, - думал он, - а ревновать к мягкой игрушке очень странно?»

Бальзак/Бальзак. "- Они все умрут.- Мы тоже.- Скорее бы" Н!

Первое солнце уже скрылось за горизонтом, второе – ярко-синее на закате, голубое в зените – медленно плыло по куполу неба. Ветер играл с бумажным мусором, которым были засыпаны все улицы. Город пришел в упадок, дороги были пусты. Слышался вой сирен, часто – объявления по радио, просьбы сохранять спокойствие.
Заброшенный завод на окраине города – сплошь из красного кирпича, ни одной синтетической детали! – не функционировал уже давно, а снести его не решались, памятник старинной архитектуры, как-никак. Тут иногда ошивались подростки, сбежавшие из интернатов. Пережидали холода бездомные.
А сейчас здесь сидели два человека, уже достаточно взрослые, чтоб не жить в интернате, но слишком молодые, чтоб обзавестись семьей, собственным домом, где могли бы провести свои последние часы.
Кто-то впадал в уныние, кто-то был наигранно весел. Кто-то покончил с собой, кто-то принял расширяющие сознание препараты. Каждый по-своему пытался справиться с осознанием факта скорой гибели всей планеты.
ЧО-МП №647392-4756803 сидел на парапете. ЧО-ЖП №57373264-38277384 лежала на нем же, вытянувшись, положив голову на колени ЧО-МП.
- Вероятность его падения была так мала, я до последнего не была уверена…
- Но ведь он упадет! Наши расчеты оказались верны.
- Я ничего не успела. У меня такие планы были. А так – ни образования, ни накоплений, ни статуса… Я ничего не добилась.
- Это уже не важно, нет шансов спастись.
- Но нет ничего, за что люди могли бы меня помнить.
- Они все умрут.
- Мы тоже…
- Скорей бы.

***

Первое солнце уже выплыло из-за горизонта, второе – голубое в зените, ярко-синее на закате – готовилось появиться из-за него.
ЧО-ЖП резко открыла глаза. Задумалась. И поняла, что что-то не так.
ЧО-МП спал, привалившись спиной к стене.
- Вот бл*дь. – емко выразилась ЧО-ЖП, - опять чертов метеорит мимо пролетел.
А возле их ячейки в одном из многоячейковых домов уже собиралась толпа разгневанных жителей Города. С факелами и вилами, по старинке.
- Значит, мы опять ошиблись в расчетах. – ЧО-МП приоткрыл глаза, поглядывая на полтора солнца.
Человеческие Особи переглянулись и решили, что домой им лучше не возвращаться.

Жуков/Достоевский. "Иногда у меня были очень плохие идеи.

- Я зря тебе рассказал… - Маршал обреченно уставился в задымленное пространство бара. Зло отодвинул от себя стакан чего-то сильноалкогольного.
Шумели голоса, перекрикивая музыку. Вокруг были люди, много людей, но Маршал не чувствовал себя частью этой толпы. Он – отдельно, все эти люди – отдельно. Они были шестеренками в механизме. А он, Маршал, найдет выход. Не бывает безвыходных ситуаций. Он вернет Гуманиста, тот должен быть его, должен быть с ним.
Казалось, он просто смотрит фильм о чьей-то чужой жизни. Не являясь участником событий, он жует поп-корн в зрительном зале.
В голове всплывали картины того времени, когда они еще были вместе.
***
Гуманист, всхлипывая, прижался к Маршалу. Тот крепко, но нежно обнял его, прижал к себе. Мужчина источал уверенность. Он состоял из стального скелета и мышц, играющих под кожей. Плавный, но решительный, холодная мощь, готовящаяся при необходимости превратиться в агрессию.
Гуманист все еще боялся Маршала. Боялся его стремления обладать душой и телом, боялся за свою жизнь – тот может его просто убить! А больше всего он боялся его потерять.
Любовь зла, любовь не доводит до добра. И Гуманист был готов, стиснув зубы терпеть все, что от него требовал Маршал. Ради этих минут нежности, когда тот обнимал его, словно говоря: «Мой. Никому не отдам. Защищу».
Гуманист уткнулся в плечо Маршалу, шмыгнул носом. Зажмурился, пытаясь загнать слезы обратно в слезные каналы. Судорожно вдохнул ртом. Выдохнул.
Он сам виноват, что так вышло… Сам…
***
Их отношения начинались до отвращения мило и романтично. Маршал был непосредственным начальником Гуманиста, попавшего в его фирму сразу после окончания института. Гуманист заинтересовал его сразу – светлый, наивый, трогательно-суетливый… Хотелось прижать его к стенке прямо в мужском туалете. Но Маршал прекрасно понимал, что таким поведением только напугает мальчишку.
Поэтому он решил поступить банально – пригласить не избалованного вниманием дам Гуманиста на свидание. «Деловой обед, обговорить подробности по работе», так сказал Маршал.
Гуманиста смутили цветы в вазе, и свечка, которую зажгли, как только они сели за стол. Он скромно потупил взгляд и попытался озвучить свои соображения. Касательно работы, конечно же.
А Маршал сидел напротив него, улыбался так, словно увидел маленького пушистого хомячка. И тщательно пытался прогнать из головы крамольные мысли о стенке в мужском туалете, столе на кухне, мягком ковере в гостиной, офисном кресле в кабинете, быстром минете в подъезде, сексе на заднем сиденье в его машине…
***
Гуманист долго не мог понять, чего же от него хотят. Свечи и цветы надоели на третьем деловом обеде. На нем же Маршал решительно пододвинул свой стул к нему, и, наклонившись к самому уху, прошептал что-то, чего Гуманист не расслышал. Но понял, что это было что-то ужасно пошлое, поэтому покраснел.
Когда деловые обеды перестали быть деловыми обедами, а оба свободно называли их свиданиями, Гуманист подумал, что, наверное, нехорошо так близко общаться с мужчиной… А потом вспомнил, что его бабушка говорила только, чтоб он не встречался с женщинами старше него самого, от этого у него появится импотенция. А про мужчин она ничего не говорила.
На протяжении отношений Гуманист иногда вспоминал, что мужчине с мужчиной спать как-то нехорошо, правда. Но он не мог прекратить их общение.
Это было какое-то безумие, рассудок помутился, не иначе.
***
- Ты не хочешь попробовать наручники? – Маршал появился в дверях бесшумно. Пантера.
- Я… - Гуманист смутился. Он никак не мог привыкнуть к беспардонности Маршала. – … не уверен, что это хорошая идея… - невнятно ответил он.
- Ты что, боишься? – Маршал подошел к Гуманисту сзади, оперся на спинку стула руками. – Мы договоримся, и ты в любой момент сможешь все остановить.
- Ну… я… - он вытянулся по струнке, глубоко дышал, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. Нет, только не наручники. У него же не будет никакой власти над ситуацией!
Вдруг Маршал схватил его за руки, заломил их за спину, вынуждая Гуманиста согнуться и встать. Тот тщетно пытался вырваться, думая, что может помочь, как можно избежать того, что в скором времени случится… в скором времени… уже почти…
Наручники щелкнули на запястьях. Маршал толкнул Гуманиста в сторону кровати, на ходу расстегивая ремень. Гуманист испуганно отшатнулся, попытался закрыться руками, но их сковывали наручники. Маршал повалил его на кровать, подминая под себя, наваливаясь всем весом. Наспех срывал с него одежду, игнорируя крики, постепенно затихающие, превращающиеся в жалобное поскуливание.
Конечно, Маршал забыл об обещании остановиться, когда Гуманист попросит. «Это просто прихоть, на самом-то деле ему нравится.» - примерно так он рассуждал.
А потом Гуманист, обессиленный и опустошенный, лежал на кровати. Всхлипывая, он обнимал Маршала, заряжался его спокойной уверенностью. И проклинал себя. Свою влюбчивость, свою нерешительность, свою глупость…
***
- Выговорись, тебе же легче будет. Почему он ушел?
- Иногда у меня были очень плохие идеи. – Маршал рывком встал с барного стула, опрокинув стакан чего-то сильноалкогольного, не обратив на это внимания. Двинулся к выходу, продираясь сквозь толпу шестеренок в механизме, пролезая, пробивая себе путь к воздуху.
Вывалился на улицу, злой и пьяный.
Набрал единственный номер телефона, который он помнил наизусть. Снова услышал осточертевший голос женщины из телефонной компании. Она равнодушно сообщила, что абонент находится вне зоны действия сети.